Читать книгу - "Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна"

Крестная казалась… сломанной, почти растоптанной. Из ее подключенного к аппаратам тела торчали трубки и какие-то железяки. На посиневшем лице белели повязки, нос, похоже, сломан. С обритой головой она производила впечатление такой беззащитной, такой хрупкой, торчащая из черепа трубка внушала ужас.

«Любить тебя – моя работа».

Мара судорожно вздохнула. Это она виновата. Ее крестная оказалась здесь, на пороге смерти, отчасти из-за ее предательства.

– Отчего же я такая?

Мара никогда еще не задавалась этим вопросом вслух. Ни когда начала курить траву и трахаться с Пэксом, ни когда бритвой обрезала волосы и воткнула в бровь булавку, ни когда вытатуировала на запястье маленький кельтский крест, ни когда, сбежав с Пэкстоном, искала пропитание по помойкам. Ни когда продала историю о Талли в «Стар».

А сейчас этот вопрос наконец прозвучал.

Она предала свою крестную, сбежала из дома и все испортила, разбила сердца тем немногим, кто ей дорог. Значит, она ущербная.

Но отчего же так вышло? Почему она отвернулась от всех, кто любит ее? И почему – а ведь это еще страшнее – она так непростительно жестоко обошлась с Талли?

– Знаю, ты меня никогда не простишь, – сказала Мара, впервые пожалев, что не знает, как простить себя саму.

Я просыпаюсь в кромешной тьме. Меня что, заживо похоронили? Или я умерла?

Интересно, много народа ко мне на похороны пришло?

Ой, да что за бред!

– Кейти? – Похоже, мне удалось произнести ее имя. Впрочем, этого достаточно.

Закрой глаза.

– Я закрыла. Вокруг темно. Где я? Ты не можешь…

Тсс. Успокойся. Надо, чтобы ты услышала.

– Так я и слушаю. Перенеси нас отсюда еще куда-нибудь, а?

Соберись. И слушай. Ты ее услышишь.

На слове «ее» голос Кейти дрогнул.

– …испортила. Прости… Пожалуйста…

– Мара.

Едва я произнесла ее имя, как вспыхнул свет. Я снова лежу на больничной койке. Неужто я никуда отсюда и не девалась? И это единственная моя реальность? Вокруг стеклянные стены, сквозь которые я вижу похожие на мою палаты. Здесь же вокруг повсюду аппаратура, а мое искалеченное тело облеплено трубками, электродами и бинтами, закатано в гипс.

Мара сидит рядом с той, другой мною.

Лицо моей крестницы слегка размыто. Волосы у нее ядовито-розовые, неровно обрезанные – выглядит это до невозможности уродливо. По бокам она слегка растрепала их и уложила гелем. Косметики на лице больше, чем у Элиса Купера в его лучшие времена. Она смахивает на ребенка, который вырядился к Хэллоуину.

Мара зовет меня по имени, в голосе ее я слышу слезы. Я очень люблю эту девочку, и ее печаль ранит меня в самое сердце. Ради нее я должна очнуться. Именно так. Сейчас я открою глаза, улыбнусь ей и скажу, что все в порядке. Сосредоточившись, я говорю:

– Мара, не плачь.

Ничего.

Мое тело неподвижно лежит на койке и дышит через трубку. Опухшие глаза закрыты.

– Как мне помочь Маре?

Ты должна очнуться.

– Я пыталась.

– Талли… Прости… Прости за все, что я натворила.

Свет мигает.

Кейт отдаляется от меня и встает рядом с дочерью. Возле фигуры матери Мара смотрится маленькой и темной.

Малышка, я рядом.

Ахнув, Мара поднимает голову:

– М-мама?

Из палаты словно улетучился весь воздух, и я почувствовала, что Мара верит.

Но потом она ссутуливается, опускает голову:

– Когда же я наконец привыкну? Тебя больше нет.

– Можно это исправить?

Тишина, повисшая после моего вопроса, показалась мне вечностью. Наконец Кейт отворачивается от дочери и смотрит на меня.

Что исправить?

Я показала на женщину на больничной койке – другую меня.

– Я могу очнуться?

Тебе виднее. Что произошло?

– Я пыталась помочь Маре, но… Ты же знаешь – я не из тех, с кем пойдешь в разведку.

Я всегда знала обратное, Тал. Ты единственная этого не понимала.

Она взглянула на Мару и вздохнула, беззвучно и грустно.

Подумала ли я хоть раз о Маре вчера ночью? Не помню. Я вообще не помню, что со мной случилось, а когда стараюсь вспомнить, то на меня наваливается темнота, и я отталкиваю воспоминания.

– Я боюсь вспоминать.

Знаю, но пришла пора. Расскажи мне. Вспомни.

Я глубоко вздохнула и прокрутила в голове картинки. За что же ухватиться? Я вспоминала месяцы после ее смерти и все изменения, последовавшие за ней. Райаны переехали в Лос-Анджелес, а расстояние и горе разорвали связь между нами. К началу 2007 года изменилось все. Впрочем, с Марджи я по-прежнему виделась, раз в месяц мы вместе обедали. Она убеждала меня, будто ждет не дождется, когда приедет прогуляться по городу, но я видела грусть в ее глазах, а руки у нее дрожали, поэтому я не удивилась, когда они с Бадом решили переехать в Аризону. После их отъезда я изо всех сил старалась наладить свою жизнь и подавала заявки на все вакансии в телерадиовещании, какие только подворачивались. Начала с десятки ведущих каналов и постепенно скатывалась вниз. Но каждая ниточка вела в тупик. Я оказывалась либо чересчур опытной, либо слишком неопытной, а некоторые каналы не хотели портить себе репутацию, нанимая меня. Другие слышали, что у меня замашки примадонны. Причины значения не имели, итог все равно был один. Работы не находилось. Так я вернулась туда, откуда начинала.

Я закрыла глаза и вспомнила все в подробностях. Июнь 2008-го, когда до выпускного Мары оставалось меньше недели, а после похорон прошло двадцать месяцев, я…

…сидела в приемной KVTS, маленького телеканала, куда Джонни принял меня на работу много лет назад.

Канал хоть и вырос и переехал в другое место, но по-прежнему оставался небольшим и второго плана. Два года назад я бы решила, что местные новости – это ниже моего достоинства.

Однако я уже не та, какой была раньше. Теперь я словно листок на зимнем ветру – поблекла, потемнела и высохла, и сильный ветер пугает меня. Я в буквальном смысле слова вернулась к истокам.

Я вымолила себе встречу с Фредом Рорбахом, которого знала много лет. Сейчас он был тут директор.

– Мисс Харт? Мистер Рорбах вас ждет.

Я встала и улыбнулась – увереннее, чем себя чувствовала.

«Сегодня я начну все заново». Именно так я говорила себе по пути в кабинет Фреда.

Кабинет у него оказался крохотный и тесный, обшитый пластиковыми панелями под дерево, на сером столе два компьютерных монитора. Да и Фред какой-то щуплый – мне он запомнился крупнее, но, как ни удивительно, выглядел он моложе, чем показался мне годы назад. Первое мое собеседование с ним состоялось еще в старших классах, и тогда я думала, что он древнее мамонтова дерьма. Сейчас же я понимала, что он не бог знает на